— Маша, ты что, совсем с ума сошла?! Архитектор! В твоем-то возрасте!
Алевтина стояла в дверях дочкиной комнаты, сжимая в руке документы из приемной комиссии. Руки дрожали от ярости.
— Мама, отдай, пожалуйста, — Маша протянула руку. — Это мои документы.
— Твои? Твои?! — голос матери сорвался на визг. — Ты вообще понимаешь, что делаешь? Я столько лет в тебя вкладывала, а ты… архитектор!
— Я всегда хотела быть архитектором. Ты это знала.
— Знала! Но я думала, это детские глупости пройдут! Я же тебе объяснила — переводчик! Стабильная профессия, всегда при деньгах!
Маша встала с кровати. В свои двадцать пять она все еще жила с матерью. Не потому что не могла съехать — зарплата позволяла. Просто каждый раз, когда заходила речь о переезде, у Алевтины начинались «сердечные приступы».
— Мама, я работаю переводчиком уже три года. И буду продолжать работать. Архитектуру буду изучать по вечерам.
— Ах, по вечерам! — Алевтина прижала руку к груди. — А когда ты обо мне думать будешь? Я одна, больная…
— Ты не больная, мам. Вчера была у врача — все анализы в норме.
— Анализы! Что анализы покажут, когда душа болит! Когда единственная дочь предает!
Маша молча забрала документы из материнских рук. Сложила обратно в папку.
— Я никого не предаю. Просто хочу жить своей жизнью.
— Своей жизнью! Послушайте ее! А кто тебе жизнь дал? Кто ночами не спал, когда ты болела? Кто последние деньги отдавала на твои кружки?
Кружки. Маша помнила эти кружки. Английский — три раза в неделю. Немецкий — два. Французский — по субботам. Никаких рисования или черчения, о которых она мечтала. «Языки — это будущее», — говорила мать.
— Я благодарна тебе за все, мам. Правда. Но мне двадцать пять лет. Я имею право выбирать.
— Выбирать! — Алевтина села на кровать, схватилась за сердце. — Вот оно, спасибо материнское! Предательство!
Маша знала этот спектакль наизусть. Сейчас будут слезы, потом — вызов скорой, потом — неделя молчания и укоризненных взглядов.
Телефон завибрировал. Сообщение от Димы: «Ну что, рассказала?»
Дима. Они встречались полгода. Мать, конечно, не знала. «Тебе рано думать о мужчинах, сначала карьеру построй», — говорила Алевтина, имея в виду карьеру переводчика.
— Мам, мне нужно на работу, — Маша взяла сумку.
— Иди! Иди! Бросай мать! Как отец твой бросил!
Отец. Вечная больная тема. Он ушел, когда Маше было пять. Не выдержал тотального контроля жены. Алевтина тогда поклялась, что посвятит всю жизнь дочери. И сдержала слово. К сожалению.
На работе Маша не могла сосредоточиться. Перед глазами стояло лицо матери — искаженное яростью, обидой, страхом потерять контроль.
— Опять с мамой поругалась? — Лена, коллега, поставила на стол чашку чая.
— Откуда знаешь?
— У тебя всегда такое лицо после ссор с ней. Что на этот раз?
— Документы в архитектурный подала.
Лена присвистнула.
— Ого! И как она?
— Как обычно. Предательство, неблагодарность, больное сердце.
— Маш, может, тебе все-таки съехать? Ну сколько можно?
Съехать. Маша думала об этом каждый день. Нашла даже квартиру — небольшую студию недалеко от работы. Но когда сказала матери…
— Помнишь, что было в прошлый раз? Скорая, реанимация, две недели в больнице.
— Симуляция же!
— Врачи сказали — нервный срыв. Давление действительно подскочило.
— От истерики подскочило! Маш, она тобой манипулирует!
Маша знала. Конечно, знала. Но как бросить человека, который действительно посвятил тебе всю жизнь? Пусть и против твоей воли, пусть душа, но ведь по-своему любя?
Телефон завибрировал. Дима: «Встретимся вечером?»
«Не могу. Мама…»
«Опять мама. Маш, так больше нельзя.»
Он был прав. Все были правы. Но Маша не знала, как разорвать эту удушающую пуповину.
Вечером дома была тишина. Алевтина лежала в своей комнате с мокрым полотенцем на лбу — классический прием.
— Мам, ужинать будешь? — Маша заглянула в комнату.
— Какой ужин… Когда дочь родная нож в спину воткнула…
— Мам, перестань. Я просто хочу учиться тому, что мне нравится.
Алевтина резко села.
— Нравится! А мне что нравилось? Думаешь, я мечтала всю жизнь в школе учительницей проработать? Я ради тебя! Все ради тебя!
— Я не просила…
— Не просила?! — мать вскочила с кровати. — Не просила?! Да я молодость свою на тебя положила! Могла замуж выйти, родить еще детей! Но нет — решила, что ты одна будешь, зато все получишь!
— Все, что ты хотела. Не то, что я хотела.
— Я лучше знаю, что тебе нужно! Я жизнь прожила!
— Свою жизнь! Не мою!
Они стояли друг напротив друга — мать и дочь, такие похожие и такие разные. Алевтина — в старом халате, с потухшими глазами женщины, которая действительно положила жизнь на алтарь материнства. Маша — молодая, но уже уставшая от чужих амбиций.
— Если ты пойдешь на эти курсы… — Алевтина понизила голос. — Если ты это сделаешь, у меня больше нет дочери.
Шантаж. Снова шантаж.
— Мам…
— Выбирай. Или я, или эта блажь.
Маша молчала. В голове проносились воспоминания. Как мать водила ее за руку на английский, хотя она плакала и просилась на рисование. Как выбросила все альбомы с эскизами: «Нечего ерундой заниматься». Как устроила скандал учительнице черчения, которая предложила Маше поступать в архитектурный.
— Я выбираю себя, — тихо сказала Маша.
— Что?!
— Я выбираю себя, мама. Первый раз в жизни.
Алевтина пошатнулась, схватилась за сердце. Но Маша уже не купилась на это представление.
— Вызвать скорую?
— Ты… ты чудовище! Бессердечная!
— Нет, мам. Я просто твоя дочь. Которая хочет жить своей жизнью.
Переезд занял один день. Вещей было немного — Маша никогда особо ничего не покупала. Все деньги шли в «семейный бюджет», которым распоряжалась Алевтина.
Дима помогал таскать коробки.
— Она правда не разговаривает с тобой?
— Заперлась в комнате. Соседке сказала, что я ее бросила умирать.
— Маш, может, попробуешь еще раз поговорить?
— Нет. Хватит. Двадцать лет я пыталась с ней говорить.
Студия была крошечной — одна комната с кухонным углом. Но своя. Впервые в жизни — своя.
— Знаешь, что я сделаю первым делом? — Маша распаковывала коробку.
— Что?
— Повешу на стену свои эскизы. Те, что успела спрятать от мамы.
Вечером, когда Дима ушел, Маша сидела на полу своей квартиры. Вокруг — коробки, сумки, хаос. Но внутри — странное спокойствие.
Телефон молчал. Мать не звонила — гордость не позволяла.
Завтра начинались занятия в архитектурном. Через пять лет, если все пойдет хорошо, у нее будет диплом. Не тот, что хотела мать, а тот, о котором мечтала сама.
Прошел год. Маша училась, работала, встречалась с Димой. Жизнь наладилась — спокойная, размеренная, своя.
О матери узнавала от соседки — та иногда звонила. Алевтина так и жила одна, никого не подпускала. Соседям рассказывала, какая у нее неблагодарная дочь. Те сочувственно кивали — что поделаешь, времена такие, дети не ценят родителей.
— Может, позвонишь ей? — как-то спросил Дима. — Все-таки мать.
— Она сказала, что у нее больше нет дочери. Это ее выбор.
— Но ты же переживаешь.
Переживала. Конечно, переживала. Но возвращаться в ту жизнь — нет. Ни за что.
— Знаешь, Дим, она всегда говорила, что посвятила мне жизнь. Но она не жила моей жизнью — она жила вместо меня. Решала за меня, выбирала за меня, мечтала за меня. А я просто… существовала рядом.
— Может, она просто не умела иначе?
— Может. Но это не значит, что я должна была это терпеть вечно.
Еще через год Маша вышла замуж. Скромная свадьба — только близкие друзья и родители Димы. Алевтину позвали — та не пришла. Прислала соседку сказать, что у нее нет дочери.
А еще через год родилась Лиза. Маленькая, крикливая, требовательная. Маша смотрела на нее и думала — как легко сейчас решить за нее все. Выбрать ей судьбу, профессию, мужа. Ради ее же блага, конечно.
— Никогда, — шептала она, качая дочку. — Никогда не буду решать за тебя. Буду рядом, буду поддерживать, но выбирать будешь ты.
Алевтина узнала о внучке от той же соседки. Несколько дней молчала, потом позвонила.
— Девочку родила?
— Да, мам.
— Как назвали?
— Елизавета.
Молчание. Долгое, тяжелое.
— Может… может, покажешь?
— Конечно, мам. Приезжай.
Но Алевтина не приехала. Гордость не позволила. Так и жила одна в своей квартире, окруженная фотографиями маленькой Маши — послушной девочки, которая ходила на языковые курсы и мечтала стать переводчиком.
Той Маши больше не было. Была другая — архитектор, жена, мать. Счастливая.
Свободная.
