Арсений собрал в этом отделе своих лучших учеников: самых толковых, самых грамотных, самых башковитых. Ребята действительно старались вовсю, и поначалу работа просто кипела. Да, надо ещё сказать, что Арсений совершенно не признавал женщин в науке – даже такие канонические имена, как Склодовская-Кюри и Жолио-Кюри вызывали у него снисходительную насмешку:
– Кто бы знал о них, если бы не их мужья!
Мой друг Арсений Петрович – большой учёный. Но не просто классический профессор-растяпа из анекдотов, а руководитель научно-производственного отдела в одной довольно крупной компании. Отдел этот находится немного на отшибе от всех прочих служб: отдела кадров, планового, прочего руководства. Арсений пользуется благорасположением шефа, поэтому его отдел находится на совершенно особом положении – его учёные, молодые ребята-вундеркинды двигают научные исследования семимильными шагами, приспосабливая их к задачам производства или сбыта, а также оптимизации торговли.
Арсений собрал в этом отделе своих лучших учеников: самых толковых, самых грамотных, самых башковитых. Ребята действительно старались вовсю, и поначалу работа просто кипела. Да, надо ещё сказать, что Арсений совершенно не признавал женщин в науке – даже такие канонические имена, как Склодовская-Кюри и Жолио-Кюри вызывали у него снисходительную насмешку:
– Кто бы знал о них, если бы не их мужья!
Девушек, пытающихся заниматься серьёзной наукой на не менее серьёзных факультетах, он воспринимал, как весёлый курьёз, хотя и не “резал” специально на экзаменах (он ещё и в универе преподавал!), даже пятёрки иногда ставил:
– Ну, пусть девочка потешится, выучила, постаралась, на тебе твою пятёрку, теперь легче будет приличного жениха найти.
Однако попытки поступить в аспирантуру, написать диссертацию воспринимал уже гораздо хуже, но, убедив себя, что это тоже ради мужа, в конце концов мог допустить успешную защиту. Но заниматься реальной наукой, это извините, тут Арсений Петрович был непреклонен и непоколебим.
“Серьёзная, настоящая наука – удел мужчин!” – сурово говорил он. На этом принципе и основал свой отдел, и отстоял его от атак всяких феминисток и прочих любительниц равноправия. За него горой стоял Генеральный директор и прочее руководство: отдел Арсения Петровича приносил такую прибыль, что трогать его не решался никто. Конечно, непосредственной прибыли от учёных никто не ждал, да и не их это было дело. Просто они обрабатывали получаемую информацию с научной точки зрения, передавали её в соответствующие отделы, а те уже применяли в соответствии с требованиями текущего момента.
В научном отделе всегда царила атмосфера мужского холостяцкого общежития, в котором единственно что, убиралась уборщица, каждый вечер выгребавшая кучи мусора: скомканные бумаги, упаковки от всякой еды, пустые пакеты, чашки и стаканы, с недопитым чаем, в которых зачастую плавали дохлые мухи и пепел. Разводить огонь и дымить в рабочих помещениях строго запрещалось, за это драли жестоко – и начальство, и пожарная охрана. Но учёные есть учёные, тем более львиная доля которых состояла из молодых холостяков, живущих в общаге или на съёмных квартирах. Ребята выслушивали очередной втык, сокрушённо разводили руками, опускали взгляд, но тут же забывали обо всём и продолжали дымить, где не положено — черновики жгли постоянно, на всякий случай, хотя основная документация делалась на компьютерах.
Мы встретились в городе, случайно. Друг выглядел уставшим и озабоченным:
– Беда со всеми этими молодыми гениями! До этого вроде мы находили баланс: я закрывал глаза на слабую дисциплину, они взамен давали реальную отдачу, я лавировал между ними и начальством, и всё как-то устаканивалось.
– А сейчас что-то изменилось?
– Увы. Иван Егорыч, Генеральный, ушёл на пенсию. Долго держался, всё замену искал. Сейчас у нас новый шеф, Андрей Васильевич, нормальный мужик, вроде нашли мы общий язык. Но я же вижу, что ему наше Гуляй Поле как кость в горле, он из бывших военных, терпеть такое – выше его сил. Пока нас особо не щемит, но вижу, что присматривается – явно давить не хочет, понимает, какая от нас польза, но и вольницу терпеть не желает.
– И что теперь?
– Не знаю, пока зависло всё. Я своих охламонов просто умоляю подтянуться, ведь если у шефа терпение лопнет, он разгонит всех, не глядя ни на какие заслуги!
– А что охламоны? – спросил я.
– Охламоны они и есть охламоны! – сердито сплюнул мой друг. – Они вообразили себя неприкасаемыми, которым разрешено всё, и реально думают, что сломают нового шефа! А он полковник в отставке, и если пойдёт на принцип, перемелет всех и выбросит на свалку. Соберёт преданных и дисциплинированных и прикажет им быть передовыми учёными, вот и весь разговор… Какой получится результат – вопрос пятый, но дисциплина и порядок станут образцовыми.
Мы пообщались ещё немного и разбежались – у каждого имелись свои дела и заботы. Снова увиделись примерно через полгода. Арсений выглядел гораздо свежее и бодрее, и я спросил, как его передовой отдел.
– О, у нас теперь большие перемены! – радостно воскликнул друг. – Если есть пару минуток, зайди, сам всё увидишь.
Основательно заинтригованный, я прошёл вместе с товарищем, чтобы посмотреть, какие именно перемены так благотворно повлияли на его внешний вид. Да, рабочее помещение изменилось до неузнаваемости: середина дня, но никакого мусора на полу, в воздухе ни малейших следов дыма, на полочках и подоконниках – вазончики и кашпо с различными комнатными цветами, окна украшают весёленькие занавески.
Среди привычных охламонов неожиданно промелькнула девичья фигурка. “Неужели Арсений изменил своим принципам?” – удивился я, но вслух пока говорить ничего не стал. Мы вышли наружу, не сговариваясь свернули за угол, где располагалась очень приличная кафешка, взяли по чашке кофе и по рюмке коньяка. Помолчали немного, а потом друг рассказал мне историю перерождения своего отдела.
– Да, всё поменялось в доме Облонских! – ухмыльнулся он, перевирая классика. – Как тебе Катя, понравилась?
– Если совсем честно, то не так чтобы очень, – промямлил я, вспоминая кургузенькую невысокую девочку с жидкими косичками и невыразительными блёклыми глазами, которую увидел сегодня у друга на работе. – Наверное, толковая, в науке разбирается…
Арсений с довольным видом помотал головой.
– Один умный человек мне посоветовал взять её к себе на работу. Не саму конкретно Катю, просто описал, какая девушка нужна мне в отдел, а я уже по его параметрам нашёл подходящую кандидатуру.
– И что же такого необычного делает эта девочка в твоём отделе?
– Присутствует. И одним своим видом заставляет моих охламонов вести себя прилично.
– Как это? – удивился я.
– А так. Мы вот гоняли их насчёт жжёной бумаги, и я, и пожарники, и Генеральный, и просили, и требовали, и штрафовали. Без толку! Получат мои Эйнштейны втык и штраф, побухтят малость, а потом по-новой: сжечь, чтобы враг не подсмотрел! А Катя зашла в дымный сарай, сморщилась, и так нежно, ласково: “Ой, мальчики, вы же задохнётесь, а я тем более! Не дымите в комнате, я вас очень прошу!” Цветочки понаставила, притащила откуда-то. Охламон какой-нибудь по привычке скомкает листок, мац за спички, а Катюша носик сморщит: “Ой, Юрочка, ну мы же договаривались, сейчас из-за тебя геранька засохнет!”. Пойдёт в подсобку, чайчик заварит, или там, кофеек, да с улыбочкой и поднесёт, и поулыбается. А охламоны и рады, Катенька то, Катенька сё!
– Да уж, неужели твои охламоны такие оголодавшие, Катя ведь, если честно, не самая красивая девчонка!
– Есть пословица такая, женская, – ухмыльнулся Арсений, – “Не родись красивой, а родись одна на всю деревню!” Вот она у нас и есть одна такая. Там, дома жёны-невесты-подружки и красивые, и стройные, и элегантные. Но – там! А Катенька здесь, рядом, целый рабочий день. И улыбнётся, и засмеётся, и кофе принесёт. И ребята мои в лепёшку расшибаются, друг перед другом гоголем ходят. А когда Катенька захотела тоже кандидатскую писать, что ты! Толпой налетели, каждый норовит свою помощь пропихнуть, Катеньке понравиться! Вот так мы и вышли в передовики, не только по науке, но и по дисциплине и порядку тоже. И все довольны: и Генеральный, и охламоны и Катенька. Ну, и я, конечно!
