Когда я вернулась домой, на столе стояла чашка — её любимая, с трещиной, склеенная мной еще год назад. В ней был недопитый чай. Мята и ромашка. Значит, она всё-таки не уснула.
Мама ушла ночью.
Тихо. Почти незаметно. Как всегда жила.
Ни сцены. Ни письма. Ни прощальных слов. Только пустая кружка, запах её крема в ванной, и аккуратно сложенные полотенца. Даже тапочки стояли ровно, как будто она ещё вернётся…
Я всегда думала, что она сильная. Нет, не та сила, что кричит или требует. А та, которая стирает в три часа ночи, когда у ребёнка температура. Которая варит борщ на неделю вперёд, потому что у тебя сессия. Которая не плачет при разводе с отцом, а просто говорит: «Будем жить дальше».
Она не ругалась. Не жаловалась. Не мешала. Просто была.
Была — и стала невидимой.
Я слишком поздно поняла, что давно её не видела по-настоящему.
Что она перестала смеяться.
Что её глаза стали тусклыми.
Что она исчезала — медленно, по частям. Сначала перестала звонить первой. Потом перестала спорить. Потом перестала просить приезжать. А потом…
Я приезжала редко. Всё время была занята. Работа. Муж. Дети. Курсы. Кто-то всегда нуждался во мне — только не она. Она ведь «всегда справляется».
Последний раз она спросила:
— Тебе удобно, если я приеду на пару дней?
Я ответила:
— Мам, сейчас совсем не время. Дети болеют. У меня завал.
Она больше не спрашивала.
После похорон я нашла её старый дневник.
На одной из последних страниц было написано:
«Сегодня я поняла, что уже не мама. Уже не нужная. Просто женщина. Просто тень в квартире. Может, это и есть старость — когда тебя больше не ждут?»
Я прочитала это раз двадцать. Потом просто легла на её кровать, обняла подушку и выла. Не плакала — выла. Как будто можно было выть болью, которую откладывала годами.
Теперь я каждый день говорю своим детям:
«Позвоните бабушке. Даже если вам нечего сказать. Даже если вы устали. Просто позвоните.»
Потому что однажды можно прийти домой… и увидеть только кружку. И тишину, от которой ломаются кости.
