Анна Павловна всегда считала, что самое главное в жизни – это быть нужной. С этой мыслью она прожила свои шестьдесят восемь лет, и каждый день, будь то приготовление борща для больной соседки или финансовый совет для племянницы Марины, только подтверждал ее убеждения. После смерти мужа, Петра Сергеевича, мир, казалось, схлопнулся до размеров ее уютной трехкомнатной квартиры на Казанской улице. И пусть кто-то посчитал бы ее одинокой – без детей, без близкой родни покойного мужа, – Анна Павловна находила своеобразную прелесть в этом спокойствии.
Ее утро начиналось с полива гераней на подоконнике, каждая из которых цвела так пышно, словно пыталась перещеголять соседку по горшку. Аромат свежесваренного кофе наполнял кухню, и Анна Павловна, вдыхая его, улыбалась. Рядом с кроватью Петра Сергеевича, на его прикроватной тумбочке, теперь стояла стопка книг – классика, детективы, мемуары. Она перечитывала их, каждый раз находя что-то новое, неизведанное. Дача в Ленинградской области, крохотный участок земли, на котором она выращивала свою картошку и помидоры, была ее маленьким убежищем от городской суеты. Там, среди грядок, она чувствовала себя по-настоящему свободной, хоть и одной.
«Одна» — это слово в последнее время звучало всё чаще, причем не из ее собственных уст, а из уст ее «родни». Племянница Марина, дочь покойной сестры, была, пожалуй, самой настойчивой из всех. Марина, вечно куда-то спешащая, звонящая то по делу, то без, казалось, вдруг вспомнила о существовании тети Ани. А вместе с ней — ее муж Олег, грузный, с вечно недовольным лицом, и дальняя золовка Зинаида – та еще, на чужой каравай рот открывай. Зинаида, казалось, вовсе материализовалась из ниоткуда, стоило только Анне Павловне обмолвиться в разговоре, что планирует съездить на дачу – там, мол, урожай собирать надо, да консервацию делать. И тут же: «Ох, Анна Павловна, да куда вам одной столько? Зачем вам эта обуза?»
Сначала Анна Павловна воспринимала их участившиеся визиты как проявление заботы. Приезжали с гостинцами — пакетом печенья или баночкой джема из ближайшего супермаркета, наспех купленными. Сидели на ее кухне, пили чай из ее лучшего сервиза, расхваливали ее пироги. Марина щебетала о своих детях, которые вот-вот пойдут в институт, о тесноте в их трехкомнатной хрущевке. Олег, словно невзначай, поднимал темы коммунальных платежей, вздыхал, как дорого обходится содержание такой «огромной» квартиры. Зинаида же с томным видом осматривала старинную мебель, картины на стенах, вазы – всё то, что Петр Сергеевич привез из заграничных командировок, и что она, Анна Павловна, берегла как зеницу ока.
«Анна Павловна, а зачем вам столько комнат? – начала однажды Марина, крутя в руках ее антикварную статуэтку. – Вот у нас, с Сережей и Катей, каждый по отдельной комнате мечтает. А вы… Вам одной-то и одной комнаты за глаза хватит. А уж про дачу и говорить нечего. Это ж столько сил отнимает!».
Анна Павловна тогда только усмехнулась: «А я люблю простор, Марина. Да и Петра Сергеевича не забыть – каждую вещь, что он покупал, как же без нее. Это же память». Она тогда еще не поняла, что это было лишь начало. Прощупывание почвы.
Через пару недель они заявились уже втроем – Марина, Олег и Зинаида. На этот раз без печенья, зато с какой-то папкой и видом, не терпящим возражений.
— Анна Павловна, — начал Олег, разглаживая ладонью несуществующие складки на брюках. — Мы тут подумали. Зачем вам одной такая огромная квартира? И дача? Дача требует ухода, там огород, а возраст… — Он замялся, как будто выбирая слова, но по его глазам читалась неприкрытая жадность. — Мы же о вас заботимся! Мы вам так хотим помочь!
Анна Павловна почувствовала, как внутри что-то сжалось. Она пригласила их на кухню, поставила чайник. Она хотела, как всегда, быть гостеприимной, но каждое их слово застревало в горле, словно рыбья кость.
— Да, — подхватила Зинаида, подпирая щеку рукой и делая самый участливый вид. — У Марины, знаешь, сыну вот-вот уже в университет поступать. Ему отдельная комната нужна, чтоб заниматься, сосредоточиться. А где? В их-то хрущевке! А у тебя, тетя Аня, вон сколько места пропадает! Мы вот что предлагаем: ты бы переехала в квартиру поменьше, где-нибудь на окраине, а эта квартира была бы сыну Марины. Вся семья в выигрыше, подумай!
Они говорили, перебивая друг друга, расписывая Анне Павловне все прелести жизни «на окраине»: свежий воздух, тишина, отсутствие городского шума. А потом Марина, сложив руки на груди, с абсолютно невинным выражением лица произнесла те самые, роковые слова, от которых у Анны Павловны кровь прилила к лицу, а в ушах зазвенело:
— Ты же всё равно одна, Анна Павловна, чего тебе жалко? Родные же люди!
В тот момент Анна Павловна почувствовала, как рушится ее мир. Ее «одиночество» – ее осознанный выбор, ее покой, ее свобода – вдруг обернулось в их глазах слабостью, поводом для наглости. Она молчала, а внутри поднималась волна такой горечи, какой она не испытывала давно. Она всегда была «безотказной». И деньги давала взаймы, которые потом не возвращали. И с детьми сидела, пока Марина с Олегом по заграницам мотались. И обеды накрывала, когда все разом наезжали на праздники. Она думала, что это все от души, по-семейному. А оказалось, это лишь культивировало их право на ее добро, на ее собственность.
На даче она вкалывала, как проклятая. Одна, без помощи. Марина приезжала раз в год, фотографировалась на фоне ее пышных гортензий, а потом жаловалась, что ей тяжело. А Зинаида? Зинаида вообще заявлялась только к моменту, когда консервация была готова, чтобы получить свою долю варенья и соленых огурцов.
— Мы так будем благодарны, тетя Аня! — продолжала Марина, не замечая ее побледневшего лица. — Это же будет помощь нашей семье! Мы о вас заботиться будем, навещать чаще!
Лицемерно. Каждое их слово было пропитано этим отвратительным лицемерием. Анна Павловна только кивнула, проглотив ком в горле, и еле выдавила: — Мне нужно подумать.
Они ушли, довольные собой, словно уже поделили ее наследство. А Анна Павловна осталась одна посреди своей «слишком большой» квартиры, и каждая комната казалась вдруг чужой, словно принадлежала уже им. Отвратительное чувство, пронзительная боль от осознания, что тебя использовали, искололи твою доброту, как швейной иглой, вытягивая нить за нитью из твоей души. Всю ночь она не сомкнула глаз. Вспоминала Петра Сергеевича – как он всегда говорил: «Анюта, не позволяй собой помыкать. Твоя доброта – это не безграничный ресурс». А она все махала рукой: «Ой, Петя, ну что ты! Родные же!»
Утром, не выспавшаяся, с тяжелой головой, Анна Павловна набрала номер.
— Галя, ты дома? Мне так плохо. Так плохо, что хочется свернуться клубком и плакать.
Ее подруга, Галина Ивановна, давняя сослуживица, женщина с железным стержнем и острым языком, сразу почувствовала неладное.
— Приезжай немедленно, Анна! Чаю согрею, пирогом накормлю. И чтобы никаких слез!
Галина Ивановна встретила ее на пороге своей такой же уютной, но гораздо более скромной квартиры. Ее облик – строгий, но теплый кардиган, аккуратная прическа – внушал доверие.
— Рассказывай. Только без увиливаний. Я же знаю, что у тебя что-то с лицом не то.
Анна Павловна, попивая горячий чай, вывалила всё. О наглости, о «семейном совете», о предложении, от которого волосы встали дыбом.
— И что, Анна? Ты согласилась? — Галина Ивановна резко поставила чашку на стол.
— Ну… я сказала, что подумаю. Как я могла сразу отказать? Они же родные…
— Родные? — Галина Ивановна почти засмеялась, но смех был горьким. — Это не родные, Анна, это пиявки! Ты всю жизнь для них была «дойной коровой». Сначала нянькой, потом банкоматом, теперь – живым наследством. Неужели ты не видишь, что их «забота» — это просто прикрытие для обычной жадности?
Слова Галины Ивановны больно ударили, но в них была правда. И от этого стало еще больнее. Анна Павловна видела это, но гнала эти мысли прочь. «Неудобно же. Что скажут люди? Ведь они – моя семья».
— Но Галя, я ведь одна! Как же я без семьи?
— А кто тебе сказал, что ты без семьи? — Галина Ивановна подошла к окну, откуда открывался вид на зеленый двор. — Вот я – твоя семья. Соседка Вера, что тебе цветы дарит – твоя семья. Мысли мои – тоже семья. А эти… эти просто паразиты. Твоя доброта – это не слабость, Анна, это твоя сила. Но только если ты ею не дашь себя растоптать. Что значит «чего тебе жалко»? Тебе жалко твоего спокойствия! Твоей свободы! Твоей памяти о Пете!
Галина Ивановна говорила долго, вспоминая моменты, когда Марина и Олег пользовались добротой Анны Павловны: и сдачи не давали, когда деньги на продукты давала, и отмахивались от просьб помочь по дому, хотя Анна Павловна постоянно бегала к ним, когда внуки были маленькими. Всё это теперь вставало перед глазами Анны Павловны, словно ожившие кадры из фильма. Она действительно была безотказной. Порой, даже когда ей было тяжело, она откладывала свои дела ради их нужд. Потому что так принято в семье. Потому что это – родные. А в ответ получала лишь высокомерное покровительство, а теперь – еще и посягательство на то, что для нее было святым.
«А я и вправду боялась быть неудобной, — думала Анна Павловна, возвращаясь домой. — Боялась, что если откажу, они перестанут со мной общаться. А мне ведь так хотелось, чтобы рядом были люди. Я закрывала глаза на их наглость, лишь бы не остаться совсем одной».
Но теперь это «одиночество» выглядело не как пустота, а как крепость, которую она, Анна Павловна, должна была защитить. Ее дом – это ее крепость.
Впервые за много лет Анна Павловна почувствовала прилив решимости. Этот неприятный осадок на душе после визита родственников, этот горький вкус обмана – всё это заставило ее прозреть. Она достала из шкафа старую коробку, где хранились документы на квартиру и дачу, бумаги, подписанные Петром Сергеевичем. Разложила их на столе. Всю оставшуюся часть дня она провела за компьютером, изучая законы. Благо, Петр Сергеевич научил ее пользоваться Интернетом – говорил, что без этого в современном мире никуда.
Она читала о завещаниях, дарственных, о правах собственности. В голове роились мысли. Что, если продать квартиру? Что, если просто завещать все какому-нибудь фонду помощи старикам, или, как предложила Галина Ивановна, приюту для животных?
Мысль о завещании приюту для животных показалась особенно привлекательной. Ведь собаки и кошки – они не лицемерят. Они просто любят тебя за то, что ты есть. И их не волнует твоя квартира или дача.
С этой мыслью она уснула. И, проснувшись утром, почувствовала легкость, которой давно не испытывала. Это был не страх, а холодная решимость.
Следующие дни прошли в хлопотах. Анна Павловна записалась на консультацию к юристу, которую ей посоветовала Галина Ивановна. Юрист, молодая, но очень грамотная девушка, внимательно выслушала ее историю.
— Анна Павловна, — сказала она, — ваше право – распоряжаться своим имуществом так, как вы считаете нужным. И ваше «одиночество» – это не уязвимость, а, как вы сами поняли, свобода.
Анна Павловна решила действовать. Она не стала дожидаться следующего «семейного совета». Она приняла решение, о котором не стала никому говорить, кроме Галины Ивановны. Это было ее личное, интимное дело.
Спустя две недели, когда Анна Павловна уже заканчивала очередную книгу из стопки Петра Сергеевича, раздался звонок в дверь. За ней стояла вся «родня» в полном составе: Марина с Олегом, Зинаида. И, к ее удивлению, даже незваная тетушка Клавдия, которую она видела от силы раз в пять лет. Видимо, решили взять числом. Марина держала в руках ту же папку, а на лице у нее был вид, не терпящий возражений.
— Анна Павловна, ну мы же говорили, что нужно решить вопрос! — начала Марина, проходя в прихожую без приглашения. — Нам нужно ваше окончательное решение! Сын Сережа уже поступил, и ему очень нужна эта квартира! Мы готовы даже помочь вам переехать.
Они все разместились в гостиной. Олег занял самое большое кресло, отчего оно выглядело совсем крошечным. Зинаида принялась рассматривать фотографии на комоде, а тетушка Клавдия – та просто сидела и безмолвно озиралась по сторонам, будто оценивая ущерб.
— А я уже всё решила, Марина, — спокойно сказала Анна Павловна. Ее голос звучал так, как будто она говорила о погоде. Ни тени дрожи, ни намека на колебания.
Марина, видимо, ожидала долгих уговоров, слез или хотя бы растерянности. Она удивленно подняла бровь.
— И какое же решение? Мы подобрали вам отличный вариант на Выборгской стороне, студия, правда, небольшая, но зато в новостройке! Все блага цивилизации!
Анна Павловна подошла к окну, посмотрела на деревья во дворе, на соседний дом, из которого выходил Петр Сергеевич, когда возвращался с работы. Вздохнула, наполняя легкие воздухом, словно готовилась к прыжку с вышки.
— Выборгская сторона? Но зачем мне куда-то переезжать? Мне здесь хорошо. — Она обернулась и взглянула на них всех по очереди. — Это мой дом. Моя крепость. И он остается моим.
В гостиной повисла тишина. Олег, который до этого откровенно скучал, выпрямился. Зинаида прекратила изучать фарфоровую вазу.
— Но как же так, Анна Павловна?! — воскликнула Марина. — Мы же о вас заботимся! Мы волнуемся, что вы одна! Зачем вам такой груз на старости лет? Ведь вы одна, Анна Павловна! Чего вам жалко? Родные же люди!
В голосе Марины уже слышались не просто уговоры, а откровенная обида. И Анна Павловна, наконец, почувствовала себя абсолютно спокойной. Она увидела их жадность, их неискренность, их отвратительное потребительское отношение к ней. И вдруг поняла, что ей совсем не жалко.
— Вы постоянно твердите: «Ты же всё равно одна». И «чего тебе жалко»? — Анна Павловна сделала шаг вперед. Ее глаза, обычно добрые и чуть грустные, сейчас сверкали. — Моё «одиночество», Марина, это не повод для вашего вмешательства в мою жизнь! Моё «одиночество» – это моя свобода! Это моё право жить так, как мне хочется. И да, мне не жалко. Но мне не жалко именно потому, что это – моё! И оно не для вас. Оно для меня. И для тех, кто действительно ценит меня, а не мою собственность.
Олег открыл рот, чтобы что-то сказать, но Анна Павловна не дала ему и шанса. Она продолжила, спокойным, но невероятно твердым голосом, словно отчеканивая каждое слово.
— Мои средства, Петр Сергеевич оставил мне достойную пенсию, и моя квартира, и дача – это всё, что у меня есть. И я не отдам это вам, ни сейчас, ни потом. Более того. Я хочу вас обрадовать и избавить от дальнейших «забот» обо мне. Я уже давно все оформила так, как считаю нужным. Моё имущество после меня будет передано благотворительному фонду «Сердце природы», который занимается реабилитацией животных. — Она взяла со столика небольшую папку и выложила на стол. — Вот копия завещания. Оформлена, заверена. Никаких изменений не будет.
Марина побледнела. Олег от удивления чуть не свалился с кресла. Зинаида выронила из рук вазочку, которую все это время рассматривала. Тетушка Клавдия просто сидела, раскрыв рот, ее маленькие глазки бегали от Анны Павловны к завещанию, потом к Марине, потом обратно.
— Это… это шутка? — прошептала Марина.
— Никаких шуток, Марина. Это моя воля. И ваше право вмешиваться в мою жизнь закончилось ровно в тот момент, когда вы произнесли эти слова: «Ты же всё равно одна, чего тебе жалко?» Вы показали свое истинное лицо. И мне стало совершенно ясно, что никакой настоящей семьи у меня, оказывается, и не было. Были лишь те, кто пользовался моей добротой.
Олег, наконец, пришел в себя. Его лицо побагровело.
— Да как вы смеете?! Мы же вам столько…
— Что вы мне дали, Олег? — Анна Павловна даже не повысила голоса. — Обещания? Лицемерную заботу? Пустые слова? Я помню, как помогала вам с первым взносом на квартиру. Помню, как сидела с вашими детьми неделями, пока вы отдыхали на море. А вы… вы даже ни разу не предложили помочь мне с прополкой дачи. Ни разу не поинтересовались моим здоровьем без задней мысли.
Тетушка Клавдия, обычно тихая и незаметная, вдруг подала голос:
— Но, Анна, это же неправильно! Что ж теперь, семьям не помогать?
— Помогать — это одно, Клава, — ответила Анна Павловна. — А использовать – совсем другое. И я это больше не позволю. Дверь открыта. Вы можете идти.
Они сидели несколько секунд, ошарашенные. Затем Олег поднялся первым, его лицо было искажено злостью и разочарованием. Марина схватила его за рукав, что-то шепча, но он только отмахнулся. Зинаида, покраснев, бросилась вслед за ними, даже не оглянувшись. Тетушка Клавдия медленно поднялась, бросив на Анну Павловну смесь удивления и неодобрения, и молча последовала за остальными.
Тишина, наступившая в квартире, была оглушительной. Анна Павловна осталась одна посреди гостиной. Но это одиночество было не пустым и тягостным, а наполненным светом, легкостью и невероятным чувством свободы.
Впервые за много лет Анна Павловна почувствовала себя по-настоящему свободной. Не было больше гнетущего ощущения, что нужно кому-то угождать, чего-то бояться, кому-то что-то доказывать. Иллюзия «большой дружной семьи», которая так долго тешила ее душу, разбилась, но на ее обломках выросло что-то гораздо более ценное – самоуважение и достоинство.
Она не испытывала злорадства, нет. Была лишь легкая грусть от осознания, что ее доверчивость обернулась для нее таким горьким уроком. Но эта грусть быстро улетучивалась, оставляя место для предвкушения новой, настоящей жизни.
С того дня Марина и Олег перестали звонить. Зинаида и тетушка Клавдия тоже исчезли из ее поля зрения. Наверное, обсуждали ее «бесчеловечность» и «скупость» на своих редких встречах. Но Анна Павловна больше не переживала из-за этого. У нее началась совсем другая жизнь.
Первым делом она позвонила Галине Ивановне.
— Галя, ты была права, — только и смогла сказать она, а потом расплакалась. Но это были слезы не обиды, а освобождения.
Галина Ивановна приехала сразу же. Они долго пили чай, вспоминали свою молодость, смеялись, грустили.
— Ну что, Анна Павловна, — сказала Галя, — теперь ты точно не одна! Ты обрела самое главное – себя.
Анна Павловна начала посещать курсы живописи, о которых всегда мечтала, но на которые не хватало то времени, то решимости. Ее картины – пейзажи, натюрморты с любимыми геранями – получались немного наивными, но полными жизни. Она записалась в городской клуб любителей классической музыки, где познакомилась с интересными людьми. Она стала чаще выходить в театр, посещать выставки, путешествовать на природу – не только на свою дачу, но и в другие красивые места.
Дачу она, кстати, тоже не забросила. Наняла молодого, ответственного студента из соседнего колледжа, который помогал ей с тяжелыми работами, а она, в свою очередь, угощала его домашней выпечкой и делилась секретами выращивания помидоров. Дача снова стала местом отдыха, а не обузы.
Анна Павловна больше не ждала звонков от «родственников». Она звонила тем, кто был для нее действительно дорог: Галине Ивановне, соседке Вере, с которой они обменивались рецептами, своей бывшей ученице по бухгалтерским курсам, которая стала успешным главным бухгалтером и периодически заходила к ней в гости.
Ее одиночество, которое для некоторых стало поводом для посягательства, оказалось для нее настоящим даром. Даром свободы, покоя, возможности распоряжаться своей жизнью так, как ей хотелось, а не так, как ждали от нее другие.
Иногда, сидя в кресле у окна, она думала о словах Марины: «Ты же всё равно одна, чего тебе жалко?» Теперь она знала ответ. Ей было бы жалко потерять себя. Потерять свою независимость. Потерять свой дом, который был свидетелем ее радостей и горестей. Ей было бы жалко той тишины, что наполняла ее квартиру, и которую она так бережно хранила. Потому что эта тишина была не пустотой, а отражением ее внутреннего мира, ее покоя. И она, Анна Павловна, наконец-то научилась его ценить. По-настоящему. И больше не позволяла никому посягать на ее самое ценное — ее мир, который был только ее. И ее одиночество, которое стало ее силой.
