Полина захлопнула дверь шкафа с такой силой, что чашки на полке задребезжали. Последние три недели каждое утро начиналось с одного и того же — бесконечной борьбы за собственное пространство в квартире, которую она привыкла считать своей. Ирина Павловна, мать Андрея, вроде бы ничего особенного не делала — просто была. Просто перекладывала вещи. Просто задавала вопросы. Просто давала советы. И от этого «просто» хотелось выть.
В тридцать два года Полина впервые в жизни поймала себя на мысли, что может понять тех, кто срывается и кричит на пожилых родственников. Раньше, слыша подобные истории от подруг, она недоумевала: как можно? Ведь это старшее поколение, их нужно уважать, им нужно уступать. Теперь же, прожив бок о бок с Ириной Павловной всего три недели, она физически ощущала, как внутри что-то натягивается, скручивается и вот-вот порвется.
Самым страшным было то, что формально придраться было не к чему. Свекровь не устраивала скандалов, не выбрасывала вещи, не оскорбляла. Она просто… улучшала. День за днем, час за часом она методично улучшала их с Андреем жизнь, совершенно не интересуясь, нужны ли им эти улучшения.
— Полиночка, я же для вас стараюсь! — голос свекрови звучал мягко, но за этой мягкостью Полине чудился металл. — Вы с Андрюшей целыми днями на работе, когда вам заниматься домом?
«Андрюше» было тридцать пять, и он руководил отделом в крупной компании. Но для Ирины Павловны он по-прежнему оставался «маленьким». Странно, но даже это раздражало Полину — эта манера свекрови говорить о взрослом мужчине как о ребенке.
— Ирина Павловна, — Полина медленно досчитала до трех, прежде чем повернуться, — мы справлялись пять лет до вашего приезда.
— Справлялись? — свекровь поджала губы, бросив выразительный взгляд на кухню. — Ну-ну.
В этом «ну-ну» было столько всего: и снисходительное неодобрение, и уверенность в собственной правоте, и явное сомнение в хозяйственных способностях невестки. Полина уже знала, что за этим последует — длинный, подробный рассказ о том, как правильно организовать пространство, как распределить обязанности, как хранить крупы и специи. И всё это будет преподнесено в форме дружеского совета. «Я просто хочу помочь». «Ты не подумай, я не критикую». «У меня опыт больше, я же старше».
Полина стиснула зубы. В голове проносились десятки колких фраз, но она проглотила их все. «Еще месяц, — напомнила она себе. — Всего месяц, и Ирина Павловна вернется в свой Новосибирск».
Андрей, конечно, не видел проблемы. «Мама просто хочет помочь», «Мама волнуется», «Мама всегда так», — повторял он, когда Полина пыталась объяснить, что происходит. Последняя попытка закончилась ссорой.
Это случилось позавчера. Полина вернулась с работы и обнаружила, что все ее косметические средства, раньше занимавшие полку в ванной, теперь аккуратно сложены в какую-то странную корзинку и убраны под раковину. А на освободившееся место перекочевали вещи Ирины Павловны — семь баночек с кремами, четыре тюбика с зубной пастой («разной, Полиночка, у каждой своя функция!») и набор каких-то пилочек для ногтей.
Полина молча достала свои вещи и расставила их обратно на полку. Через час, когда она выходила из спальни, то увидела, как свекровь снова перекладывает косметику в корзинку.
— Ирина Павловна, — сказала она как можно спокойнее, — я бы предпочла, чтобы мои вещи оставались на своих местах.
— Но так же гораздо удобнее, — свекровь улыбнулась той самой улыбкой, от которой у Полины сводило зубы. — И эстетичнее. Ты посмотри, как красиво получается!
— Мне удобнее так, как было, — Полина старалась говорить твердо, но не грубо.
— Странное удобство, — свекровь покачала головой. — Всё вперемешку, без системы.
— У меня есть система. Своя.
— Да какая же это система? Вот смотри…
И она начала — подробно, с примерами — объяснять, почему ее вариант размещения косметики эффективнее, практичнее и в целом лучше. Полина слушала, чувствуя, как внутри поднимается глухое раздражение. Когда-то, в самом начале их знакомства, она пыталась спорить, приводить контраргументы. Быстро выяснилось, что это бессмысленно — Ирина Павловна любой спор воспринимала как возможность еще раз объяснить свою позицию, но никогда — как шанс услышать чужую.
— Извините, — Полина прервала ее на середине фразы, — но это моя косметика и моя полка. Я бы хотела, чтобы вы спрашивали, прежде чем менять расположение моих вещей.
Ирина Павловна осеклась, глядя на нее с таким искренним изумлением, словно Полина вдруг заговорила на иностранном языке.
— Полина, — сказала она наконец, — я же не со зла. Я хотела как лучше. Не понимаю, почему ты так остро реагируешь на обычную помощь по хозяйству.
В этот момент в коридоре появился Андрей, только что вернувшийся с работы.
— Что тут происходит? — он переводил взгляд с матери на жену и обратно.
— Андрюша, — Ирина Павловна всплеснула руками, — я просто хотела навести порядок, а Полина…
— Наводить порядок в чужих вещах без разрешения — это не помощь, — Полина почувствовала, что еще немного, и она сорвется. — Это вторжение.
— Вторжение? — Ирина Павловна прижала руку к груди. — Боже мой, какие слова! Андрюша, ты слышишь? Я, оказывается, вторгаюсь!
Андрей нахмурился.
— Полин, ну зачем ты так? Мама правда хотела помочь.
— Да? — Полина почувствовала, как что-то внутри обрывается. — А меня кто-нибудь спросил, нужна ли мне такая помощь?
— Что за тон? — в голосе Андрея появились незнакомые, резкие нотки. — Ты как с матерью моей разговариваешь?
Полина осеклась, пораженная неожиданной резкостью в его голосе. За пять лет брака она ни разу не слышала, чтобы он говорил с ней в таком тоне.
С тех пор она молчала. И с каждым днем это молчание разрасталось, заполняя собой все пространство между ними.
— Полин, я задержусь сегодня, — голос Андрея в трубке звучал напряженно. — Совещание с новыми клиентами.
Это был уже третий раз за неделю. Раньше такого не случалось — Андрей всегда старался приходить домой вовремя. Он говорил, что семья важнее работы, и Полина верила ему. Но с приездом Ирины Павловны что-то изменилось. Андрей всё чаще задерживался в офисе, всё дольше сидел над какими-то проектами. Иногда Полине казалось, что он просто избегает напряжения, которое теперь постоянно висело в квартире.
— Хорошо, — она старалась говорить ровно, но внутри всё сжалось. Еще один вечер наедине с Ириной Павловной.
— Передай маме, что я буду поздно.
«Маме передай». Он даже не позвонил ей сам — снова переложил эту обязанность на Полину. Маленькое, незначительное действие, но оно почему-то больно кольнуло. Словно линия связи между ними становилась всё тоньше, всё незаметнее.
— Передам, — Полина нажала отбой прежде, чем он успел добавить что-то еще.
Она вышла из офиса, щурясь на яркое сентябрьское солнце. Город плавился в последних теплых днях, и хотелось бродить по улицам до вечера, а не возвращаться в душную квартиру. Но пришлось.
Ирина Павловна встретила ее на пороге, словно ждала специально.
Она стояла в дверном проеме кухни, вытирая руки о фартук — зеленый, в мелкий цветочек, купленный неделю назад взамен «безликого» серого, который Полина выбирала с особой тщательностью.
— Полиночка, ты задержалась! А я тут пирог испекла, — она заговорщически подмигнула. — Тот самый, Андрюшин любимый. Я тебе говорила, что он у него с детства любимый?
От нее пахло ванилью и еще чем-то сладким. В другой ситуации, с другим человеком этот запах вызвал бы уют и тепло. Сейчас же Полина чувствовала только глухое раздражение.
— Говорили, — Полина скинула туфли. — Раз двадцать.
Она произнесла это вполголоса, но Ирина Павловна всё равно услышала.
— Что?
— Я говорю — Андрей сегодня задержится. Совещание.
— Опять? — Ирина Павловна покачала головой. — Третий раз за неделю. Загоняют они его там.
В ее голосе прозвучало такое неприкрытое сомнение, что Полина вскинула взгляд.
— Вы что-то хотите сказать?
Свекровь пожала плечами — чуть заметно, словно отмахиваясь от назойливой мухи.
— Я? Ничего. Просто Андрюша раньше не задерживался так часто, разве нет?
В ее голосе звучала абсолютная невинность. Полина смотрела на нее — на эту женщину с идеально уложенными седыми волосами, с аккуратным маникюром, с выражением вечной заботы на лице — и думала о том, почувствовала ли та сейчас, как между ними словно пролегла невидимая трещина.
Полина направилась в ванную, бросив через плечо:
— Он вырос, Ирина Павловна. У него работа. Ответственность. Проекты.
— Да-да, конечно, — тон свекрови сочился понимающим сочувствием. — Я ведь ничего такого и не думаю.
Но думала, конечно. И Полина, к своему ужасу, поймала себя на том, что тоже начинает думать. Эта мысль — глупая, нелепая — засела где-то на краю сознания и грызла, грызла, грызла.
Вода из крана била сильной струей. Полина подставила руки, глядя, как пена стекает по пальцам. В последнее время она всё чаще ловила себя на том, что подолгу стоит вот так, бессмысленно глядя на текущую воду, словно надеясь, что она смоет всё — и раздражение, и усталость, и эту странную тревогу, что поселилась внутри.
Вечер растянулся, как резина. Ирина Павловна говорила — о соседях в Новосибирске, о ценах на продукты, о том, как «сложно сейчас найти хорошую обувь». Полина кивала, вставляя короткие реплики там, где это требовалось, но мыслями была далеко. Она думала о том, куда катится их жизнь. О том, что еще недавно они с Андреем строили планы, мечтали о будущем, а теперь… теперь она даже не знала, как начать разговор. Словно между ними выросла стена — прозрачная, но непроницаемая.
— Лин, открой, пожалуйста, — голос Андрея звучал устало. Звонок в дверь разбудил Полину, задремавшую с книгой.
На часах было начало первого. Она поднялась с дивана, потирая затекшую шею, и пошла открывать. В коридоре было темно — только тонкая полоска света пробивалась из-под двери спальни, где, видимо, еще не спала Ирина Павловна.
Было за полночь. Она открыла дверь и молча отступила, пропуская мужа в квартиру.
— Ты не ложилась? — он потер лицо. От него пахло улицей, холодом и чем-то еще, неуловимым.
Полина принюхалась. Алкоголь? Духи? Она не могла определить и это почему-то разозлило еще сильнее.
— Ждала, — она скрестила руки на груди.
Андрей снял куртку, повесил ее на крючок. Движения были медленными, словно он очень устал или немного выпил. Или и то, и другое.
— Прости, совещание затянулось, а потом еще посидели немного, — он прошел в комнату, на ходу расстегивая рубашку. — Мама спит?
— Да. Ей завтра рано — ваша семейная традиция, по субботам ходить на рынок, помнишь?
Полина сама не узнавала свой голос — язвительный, с этими острыми нотками. Так говорила ее мать, когда злилась на отца. Полина всегда обещала себе, что никогда не будет такой — но вот, пожалуйста.
Он обернулся, заметив наконец ее тон.
— Что-то случилось?
— Нет, — она покачала головой. — Ничего не случилось. Просто твоя мама весь вечер рассказывала мне, какой замечательной хозяйкой была твоя бывшая.
— Моя кто?
— Татьяна. Которая «такая славная девочка и так тебя любила».
Андрей закатил глаза.
— Господи, Полин, мы встречались два месяца в одиннадцатом классе.
— И пекла она божественно, и квартиру в идеальном порядке держала, хотя работала, конечно, меньше меня, но это же нормально, правда? — Полина чувствовала, как внутри поднимается что-то горячее и злое. — И вообще, «такая девочка была домашняя»…
— Стоп, — он поднял руку. — Полин, ты серьезно? Это просто мамины разговоры. Ты же знаешь, она…
— Что? Что я знаю, Андрей?
Он стоял посреди комнаты — растрепанный, в наполовину расстегнутой рубашке, с выражением искреннего недоумения на лице. И от этого недоумения Полине стало еще хуже.
— Неужели ты действительно не понимаешь, что происходит? — тихо спросила она.
Он помолчал, глядя на нее так, словно видел впервые.
— Знаешь что, — наконец сказал он, — давай утром поговорим. Я устал, ты устала. Сейчас мы наговорим лишнего.
Полина открыла рот, собираясь возразить, но потом передумала. Он прав, они действительно устали. И неважно, что эта усталость тянется уже который день, перерастая во что-то совсем другое. Что-то, чему пока нет названия.
Она молча кивнула и ушла в ванную. Прислушиваясь к звукам в квартире, она вдруг поймала себя на мысли, что ведет себя в собственном доме как гость — ходит на цыпочках, старается не шуметь, боится потревожить покой хозяев. Когда это началось? С приездом Ирины Павловны? Или раньше — когда она впервые промолчала, проглотила раздражение, решила «не обострять»?
Она взглянула на себя в зеркало — осунувшееся лицо, круги под глазами, плотно сжатые губы. Когда она успела стать такой?
Утром Андрей и Ирина Павловна ушли на рынок, а Полина осталась в квартире одна. Впервые за долгое время. Она ходила из комнаты в комнату, заново привыкая к тишине. В шкафу на кухне обнаружилась новая система хранения круп — теперь они стояли по алфавиту. В ванной исчезли ее любимые бомбочки для ванны («от них только грязь, Полиночка») и появился набор солей. В спальне шторы, которые они с Андреем выбирали вместе, были заменены на новые — «более практичные».
Полина села на кровать, рассматривая эти чужие шторы. Незаметно, день за днем, квартира переставала быть ее домом. Тихая, незаметная оккупация.
Зазвонил телефон. На экране высветилось имя Марины — подруги, с которой они не виделись уже… сколько? Месяц? Два?
— Полинка? Ты жива вообще? — голос Марины звучал одновременно обеспокоенно и обвиняюще.
— Прости, я… — начала Полина, но Марина перебила.
— Знаю-знаю, свекровь гостит. Но месяц, Поль! Тебя месяц не существует. Ни созвонов, ни встреч, ничего.
— Сложно всё, — Полина вздохнула. — Я сама не заметила, как…
— Так, стоп, — решительно заявила Марина. — Сейчас я заеду и заберу тебя. Без возражений. Нам нужно поговорить.
— И давно это происходит? — Марина отхлебнула кофе, внимательно глядя на подругу.
Они сидели в маленьком кафе на набережной. Полина медленно крутила чашку, подбирая слова.
— Не знаю точно. Сначала всё было нормально, потом… Знаешь, это как если бы кто-то начал незаметно передвигать мебель в твоем доме. Каждый день по миллиметру. Ты вроде бы замечаешь, что что-то не так, но не понимаешь, что именно.
— А Андрей?
— Андрей не видит проблемы, — Полина поморщилась. — Или не хочет видеть. Для него это просто мама, которая помогает.
— А ты пробовала поговорить с ней напрямую?
— Пробовала, но… — Полина замялась. — Она всегда оборачивает всё так, словно я капризничаю или придираюсь. «Я же только хотела помочь», «я думала, так будет лучше», «ах, извини, я не знала».
Марина хмыкнула.
— Классика жанра. И что, ты просто молча терпишь?
— А что делать? Устраивать скандалы? Она все-таки мать Андрея. И гостит у нас временно.
— Временно? — Марина приподняла бровь. — Полин, месяц уже прошел. Она когда должна была уехать?
Полина нахмурилась. Действительно, они говорили о месяце. Но сейчас…
— Знаешь, она вчера упомянула, что могла бы остаться до Нового года. Чтобы «помочь с праздниками».
— И ты согласилась?
— Я… — Полина замолчала, пораженная внезапным осознанием. — Я даже не ответила. Не сказала ни да, ни нет. Просто… промолчала.
Марина откинулась на спинку стула.
— Полин, это ненормально. Ты понимаешь, да? Ты отдаешь контроль над своей жизнью, над своим пространством. И Андрей позволяет этому происходить.
— Я не могу требовать, чтобы он выбирал между мной и матерью.
— А кто говорит о выборе? Речь о границах, Поль. О нормальных, здоровых границах.
Полина посмотрела в окно. По набережной шли люди — беззаботные, занятые своими мыслями. Как она сама еще месяц назад.
— Я не знаю, как вернуть то, что было, — тихо сказала она. — Кажется, всё зашло слишком далеко.
— Неправда, — Марина накрыла ее руку своей. — Никогда не поздно начать говорить о том, что тебя беспокоит. Главное — начать.
Когда Полина вернулась домой, там царила необычная тишина. Ни звуков телевизора, который Ирина Павловна обычно включала «для фона», ни шуршания на кухне.
— Есть кто-нибудь? — позвала она, проходя в гостиную.
Андрей сидел на диване, глядя в одну точку. Рядом стояли два чемодана — те самые, с которыми Ирина Павловна приехала месяц назад.
— Что происходит? — Полина замерла на пороге. — Где твоя мама?
— Уехала, — он посмотрел на нее странным взглядом. — Сказала, что ей срочно нужно вернуться в Новосибирск. Какие-то дела в ее кружке цветоводов.
— Вот так внезапно?
— Да, — он помолчал. — Хотя мне кажется, дело не в цветоводах.
Полина медленно опустилась в кресло напротив.
— А в чем?
— Не знаю, — он пожал плечами. — Может, в том, что я застал ее за чтением твоего дневника?
Полина вздрогнула.
— Моего… чего?
— Того блокнота, который ты всегда держишь в ящике стола. С рыжей обложкой.
Мир на секунду померк перед глазами. В том блокноте были не просто записи — там были все ее мысли, все переживания последних недель. Включая то, что она думала об Ирине Павловне.
— И ты… — она сглотнула, — ты тоже его прочитал?
— Нет, — Андрей покачал головой. — Но судя по маминой реакции, там было что-то… впечатляющее.
Полина сидела, не в силах пошевелиться. Что теперь будет? Что Ирина Павловна сказала Андрею? Что он думает о ней?
— Знаешь, — неожиданно сказал он, — я, кажется, должен извиниться.
— За что?
— За то, что не слушал тебя. Не слышал, точнее. Когда ты пыталась объяснить, что происходит.
Полина смотрела на него, не веря своим ушам.
— Я привык, что мама всегда знает, как лучше, — продолжил он. — Так было в детстве, так было, когда я учился. Она всегда решала проблемы за меня, а я… позволял ей это делать. И сейчас тоже позволил.
— Андрей…
— Нет, дай договорить, — он поднял руку. — Когда ты пыталась сказать мне, что тебе некомфортно, я не хотел этого слышать. Потому что тогда мне пришлось бы что-то делать. Выбирать сторону. А я… трус, наверное.
— Ты не трус, — тихо сказала Полина. — Просто ты любишь свою маму. Это нормально.
— Но я люблю и тебя, — он посмотрел ей в глаза. — А вел себя так, будто нет.
Они замолчали. За окном медленно темнело, и комната погружалась в сумерки.
— Что теперь? — наконец спросила Полина. — Она обиделась?
— Не знаю, — Андрей пожал плечами. — Наверное. Но дело не в этом.
— А в чем?
— В том, что нам нужно поговорить. По-настоящему поговорить. О нас, о том, что происходит. О том, чего мы хотим.
Полина медленно кивнула. Где-то в глубине души шевельнулась надежда — хрупкая, неуверенная, но живая.
— Да, — сказала она. — Нам действительно нужно поговорить.
Разговор затянулся до глубокой ночи. Они говорили о том, как Полина чувствовала себя последний месяц. О том, как Андрей всегда уступал матери, потому что «так проще». О его страхе конфликтов и ее страхе потерять себя. О том, как незаметно они начали отдаляться друг от друга, позволив чужим ожиданиям встать между ними.
— Знаешь, что самое странное? — Полина смотрела в потолок, лежа рядом с Андреем на разложенном диване. — Я ведь и сама не заметила, как начала исчезать. Как будто меня становилось всё меньше и меньше.
— Что ты имеешь в виду?
— Сначала я перестала возражать твоей маме. Потом — говорить с тобой о том, что меня беспокоит. Потом — видеться с друзьями. Шаг за шагом я словно… сжималась. Занимала всё меньше места.
Андрей повернулся к ней.
— Прости меня, — тихо сказал он. — Я должен был заметить.
— А я должна была сказать. Не намеками, не обидами — прямо сказать, что происходит.
Они снова замолчали. Но это было другое молчание — не то тяжелое, давящее, что висело между ними последние недели, а спокойное, почти уютное.
— Ты позвонишь маме завтра? — спросила Полина.
— Да, — Андрей вздохнул. — Но сначала нам нужно решить, что дальше. Установить какие-то правила, что ли.
— Правила?
— Ну да. Например, что мама может приезжать в гости, но не больше чем на неделю. И что она не может переставлять вещи без спроса. И что…
Полина улыбнулась в темноте.
— Ты сейчас серьезно собираешься составить список правил для своей матери?
— А что такого? — в его голосе прозвучало легкое смущение. — Всем будет проще, если границы будут четкими.
— Она тебя убьет.
— Не убьет, — он помолчал. — Но сначала, конечно, обидится. А потом начнет объяснять, почему я неправ. А потом…
— Смирится?
— Вряд ли, — он хмыкнул. — Скорее, найдет способ обойти правила. Мама изобретательна.
Полина повернулась к нему.
— И что тогда?
— Тогда мы будем решать проблемы по мере их поступления, — он взял ее за руку. — Вместе. Как и должно быть.
Звонок раздался ровно в девять утра. Андрей уже ушел на работу, а Полина только-только встала и варила кофе, когда на экране телефона высветилось «Ирина Павловна».
Сердце ёкнуло. Полина несколько секунд смотрела на экран, прежде чем ответить.
— Алло?
— Полина? — голос свекрови звучал неожиданно неуверенно. — Доброе утро.
— Доброе утро, Ирина Павловна.
Повисла пауза. Полина слышала дыхание на том конце провода и шум вокзала — гудки поездов, объявления, голоса.
— Я звоню… — свекровь прокашлялась, — я хотела извиниться.
Полина чуть не выронила телефон.
— За что?
— За то, что читала твой дневник. Это было… неправильно. И за остальное тоже.
Полина молчала, не зная, что ответить.
— Я не хотела ничего плохого, — продолжила Ирина Павловна. — Просто думала, что помогаю. Что знаю лучше.
— Я понимаю, — тихо сказала Полина.
— Правда? — в голосе свекрови прозвучало искреннее удивление. — Я думала, ты меня ненавидишь.
— Нет, что вы. Я просто… хотела, чтобы меня тоже слышали.
Снова повисла пауза. Потом Ирина Павловна сказала:
— Знаешь, я ведь тоже была невесткой когда-то. И моя свекровь… — она вздохнула. — В общем, я поклялась себе, что никогда не буду такой, как она. А в итоге…
— Всё не так плохо, — сказала Полина, сама удивляясь своим словам.
— Правда? — в голосе Ирины Павловны мелькнула надежда. — Ты правда так думаешь?
— Думаю, что мы могли бы… начать сначала. Как-то иначе.
— Я была бы рада, — тихо сказала свекровь.
Полина улыбнулась, глядя в окно, где солнечный свет заливал крыши домов.
— Я тоже, Ирина Павловна. Я тоже.
Прошло полгода. Ирина Павловна приехала на Новый год — всего на неделю, как и договаривались. Она по-прежнему давала советы и иногда не могла удержаться от комментариев, но теперь это было иначе. Она спрашивала, прежде чем что-то менять. Она замолкала, если видела определенное выражение на лице Полины. Она старалась — и это было заметно.
Андрей тоже изменился. Он больше не избегал сложных разговоров, не прятался за работой от проблем дома. Они с Полиной учились заново разговаривать друг с другом — честно, открыто, без недомолвок.
Было непросто. Иногда Полина срывалась, иногда Андрей возвращался к старым привычкам, иногда Ирина Павловна забывала о границах. Но они пытались. Раз за разом, день за днем.
А в марте Полина узнала, что беременна. И первый звонок — еще до того, как сказать Андрею — она сделала Ирине Павловне.
— У меня будет внук? — в голосе свекрови звенели слезы. — Или внучка?
— Еще не знаю, — Полина улыбалась, прижимая телефон к уху. — Рано говорить.
— Боже мой, я… я не знаю, что сказать! Это такая радость!
— Да, — согласилась Полина. — Только Андрею пока не говорите, хорошо? Я сама хочу ему сказать.
— Конечно-конечно! — заверила Ирина Павловна. — Ни слова! А когда ты расскажешь?
— Сегодня вечером. Придумаю что-нибудь особенное.
— О, у меня есть идея! Помню, когда я узнала, что беременна Андрюшей, я…
Полина слушала, как свекровь взахлеб рассказывает свою историю, и думала о том, как странно всё обернулось. Еще полгода назад каждый такой разговор вызывал у нее глухое раздражение. А сейчас… сейчас ей было почти уютно.
Они всё еще учились — все трое. Учились слышать друг друга, уважать границы, находить компромиссы. Иногда получалось лучше, иногда хуже. Но главное — они пытались. И в этом «пытались» было больше надежды, чем во всех их прошлых молчаливых обидах.
— …и тогда отец Андрюши просто сел и заплакал! Представляешь? Такой суровый мужчина — и в слезы! — голос Ирины Павловны звучал так тепло, что Полина невольно улыбнулась.
— Представляю, — сказала она. — Очень хорошо представляю.
И это была правда.
Вечером, когда Андрей вернулся с работы, Полина встретила его особенным ужином и новостью, которая изменит их жизнь навсегда. А потом они долго сидели на балконе, говоря обо всем на свете — о будущем ребенке, о своих страхах и надеждах, о том, какими родителями они хотят быть.
— Знаешь, — сказал Андрей, когда стемнело, и на небе проступили первые звезды, — а ведь если бы не тот случай с дневником, мы могли бы так и не научиться разговаривать.
Полина задумалась.
— Возможно. Или нашли бы другой способ. Другой повод.
— Думаешь?
— Уверена, — она положила голову ему на плечо. — Рано или поздно мы бы всё равно пришли к этому разговору. Просто потому, что он был нам нужен.
Андрей обнял ее, и они замолчали, глядя на огни города внизу. Но теперь их молчание было наполнено — словами, которые уже были сказаны, и теми, которые еще предстояло произнести. Доверием, которое они заново учились дарить друг другу. Надеждой на то, что впереди — пусть не всегда простой, но их собственный, настоящий путь.
Такой, где есть место для разных голосов, разных правд. И где самое главное — не бояться их услышать.
