Сколько на самом деле лет было этой женщине? Тридцать восемь? Сорок пять? Пятьдесят один?
Фигурка у неё была, как у подростка. Каждый день она запирала свой несуразный деревенский дом и шла на станцию, чтобы поехать в город, который находился в десяти минутах езды на электричке. Что она там делала, никто не знал. Возвращалась она через три часа, электрички были редки, всего четыре за весь день. Не успеешь вовремя, и будешь до вечера на вокзале отсвечивать.
Розкин дом был самым старым в «новой» части деревни, где всё по большей мере было раскуплено под дачи. Купившие были людьми разного уровня достатка, и у кого какой и в какое время был, об этом дома говорили красноречивее, чем хозяева.
Розкин дом дряхлел несмотря на все её потуги как-то замаскировать эту дряхлость. Тут закрепишь — там отвалится. На земле от своего участка до дороги, женщина сажала картошку. Пожилые дачницы крутили пальцем у виска. Розку не любили, от неё шарахались. А всё потому, что шла о ней слава, что в старые времена поджигала она дома соседей. Свидетелей тому, правда, не было, все они успели переехать на деревенское кладбище. Но слава осталась.
Люба купила дом на улице, на которой жила и пироманка. Соседка Алла, сразу пригласила Любу в гости, чтобы познакомиться поближе. Алла приезжала только на лето, а Люба планировала остаться жить в деревне.
— Да, домишко-то вам достался не ахти, — наливая кипяток в пузатый заварочный чайник, сказала Алла. — Здесь у нас низина и летом бывает холодно и сыро, а уж про зиму и говорить нечего! У нас и сирень позже всех зацветает, и яблони!
— Так мне бы вот… умельца найти, чтобы помог залатать дыры, утеплить дом. За деньги, конечно, — Люба положила на стол пакетик с карамелью «Москвичка» и вопросительно посмотрела на Аллу.
Алле было за семьдесят, но она терпеть не могла, чтобы её называли по отчеству и всем представлялась «просто Алла» или «Алла Вторая. Первая, та, сами знаете, кто».
— Конечно, конечно, у нас тут есть свой мастер! — Алла покровительственно посмотрела на соседку, — Василий, золотые руки! И берёт недорого! Встречу организую!
Попили чаю и Люба собралась уходить. Хозяйка встала проводить её, и они вышли на улицу, но никак не могли разойтись, всё болтали. То про местный магазин, то про мастера Василия. И тут скрипнула Розкина калитка и появилась она сама, в узких черных брючках, болоньевой курточке и дурацкой вязаной шапочке, надвинутой на глаза. Скользнув взглядом по Алле с Любой, она пошла мерить шагами свою картофельную «плантацию» раскинувшуюся перед забором.
— Кто это? — спросила Люба, заинтересовавшись.
— Это Розка-пироманка, — шёпотом пояснила Алла, дождавшись, когда Розка отвернётся. Про неё говорили, будто она умеет читать по губам.
— Почему пироманка? — ещё больше заинтересовалась Люба. Слово для неё было новое и она подумала, что эта женщина любит застолья «пиры», оттого её так и прозвали.
Розка, тем временем, закончив измерения, взяла ком земли и задумчиво раскрошив его тонкими пальцами, вернулась в свой дом.
— А это потому, Любочка, что у неё наклонности такие, нездоровые. Мы все тут, как на вулкане живём, — услышав, как хлопнула Розкина дверь, Алла тут же осмелела.
— Какие такие наклонности? — спросила Люба, представляя себе Розку, скачущую голой при луне.
— Да она тут, в деревне, уже несколько домов спалила.
— Как! А почему её не накажут?
— Доказательств недостаточно! Нормальному-то человеку мотив нужен. А у неё нет мотива, она просто это дело любит. Стоит потом на пожаре и смотрит, как зачарованная, на дело рук своих! Одним словом, пироманка.
Люба вернулась домой в унынии. Так было всё хорошо до покупки дома! Милые соседи, дом крепкий, плодоносящий сад! Но, как только сделка была оформлена, оказалось, что и дом не крепкий, под крышей ветер гуляет, и вода в колодце с изрядной примесью глины, и сад под вырубку. Оставались хоть соседи, но и тут промашка вышла! Уедет Алла с другими дачниками в город зимовать, и останется Люба со своими мальчишками в опасном соседстве.
***
Муж Любы хоть и был старше её на двадцать лет, но по сути был её третьим ребёнком — безынициативный, капризный эгоист, возомнивший себя великим художником. Этим и воспользовалась ловкая мошенница, которая восхваляя его «талант и самобытность выражения», взяла на себя хлопоты по организации выставок и «представления гения элите общества». Сама же тянула деньги до тех пор, пока не оставила и художника и его семью в весьма плачевном финансовом положении.
Но и тут добрая Люба не бросила мужа. Она работала кассиром в универмаге, пока муж приглядывал за детьми. Однажды, вернувшись домой, она обнаружила мужа в объятиях молодой и развязной девицы. Дети сидели на кухне голодные. Перед ними на столе стояла лишь недопитая бутылка дешёвого крепленого вина, пара бокалов и пепельница.
«Натюр-натюрморт!» — ощерился горе-папаша.
Люба сразу собрала вещи, подхватила детей и вышла в ночь. «Пусть идёт» — пьяно икнул несостоявшийся Малевич, и продолжил, едва ворочая языком: «ста-а-ара она для меня стала».
Сначала Любу приютила её приятельница, с которой они вместе водили детей в детский сад. А после помог родной брат, выкупив у неё половину квартиры, доставшейся им от родителей.
Но на городское жильё, как ни крути, денег не хватало, и тогда Любе сосватали этот дом в деревне, где к тому же в магазине требовался продавец.
Потихоньку жизнь налаживалась: Люба вышла на работу в магазин. Когда она работала, за детьми, семилетним Пашкой и шестилетним Вадиком любезно приглядывали Алла и её внучка, тринадцатилетняя София.
Розку с той поры Люба не встречала. В магазин та не ходила, очевидно предпочитая закупать продукты в городе. Так и забыла Люба про опасную соседку, пока не выпала ей поездка в город. Вовсю бушевало лето. Люба получила зарплату и захотелось ей устроить своим детям праздник. Решила она свозить их в парк на карусели.
Они вышли на станцию, где в ожидании электрички уже собрался народ. В стороне от всех, словно белая ворона, стояла Розка. На ней были старомодные очки от солнца с зелёными стёклами, а в руках вязанная крючком сумочка из джута.
Проходя мимо, Люба, девушка воспитанная, поздоровалась, а за ней и мальчики. Розка заулыбалась и закивала в ответ, приветственно помахав им.
— Эй, Розка! — раздался ещё не совсем возмужавший юношеский голос, — за керосином собралась?
Люба остановилась, и обернувшись, увидела трёх юных нахалов.
— Какая она вам Розка? — шикнула она на них, — Такие смелые, что только к женщинам приставать можете?
— О! Белянка появилась! Гы-гы-ы… Белянка, Белянка! — завопили наперебой оболтусы, но их крик поглотил шум товарняка. Когда пришла электричка, то сколько не крутила Люба головой, ища глазами Розку, та словно под землю провалилась.
Наступила осень, стало холодно, последние дачники разъехались. Работы стало меньше. Магазин стал закрываться на три часа раньше, но возвращаться домой всё равно приходилось по темной улице. Пашку чуть раньше домой привозил школьный автобус, а младшего Люба брала с собой на работу. Возить его в садик было слишком далеко и хлопотно.
Пришла зима.
Раз в неделю привозили дрова, печь, отремонтированная Василием, работала исправно, но дом плохо хранил тепло, и мать с детьми часто мёрзли. В свои выходные Люба с Вадиком занимались дома, читали книжки, раскладывали магнитную кассу цифр. Был как раз такой день. Паша был в школе, а Люба с Вадиком решали головоломки, сидя за столом в валенках и шапках. Вдруг раздался стук в дверь. Люба припала к окну, но оно замерзло, и ей было видно только серо-коричневое пятно.
— Чего надо? — крикнула Люба, а в душе у неё шевельнулось нехорошее предчувствие.
— Проводку ходим проверяем. В соседней деревне опять дом сгорел! — сказало пятно.
Люба и открыла. В избу тут же ввалился здоровенный бугай. Оттолкнув хозяйку, он сразу подошел к печке и прислонил к ней красные, огромные лапищи, поросшие рыжим волосом.
— Одна что ли? — оглянулся он, и обвёл зеленым, мутным зрачком помещение. Взгляд его остановился на ребёнке и он осклабился: — лезь, пацан, на печку, и закрой глаза и уши.
Люба стояла в оцепенении, не в силах произнести ни слова. За печкой лежал топор, но она боялась, что если детина увидит его, зарубит им и её и сына.
— Что глазами хлопаешь, давай деньги, цацки, всё что есть, на бочку! — красная лапища сложилась в кулак, и стукнула по столу так, что по нему пошла трещина.
Люба молча достала сумку, вытащила из неё кошелёк и бросила перед грабителем.
— Всё, что до зарплаты осталось!
Тот взял своими ручищами кошелек и вывернул. На стол упали две купюры и несколько монет.
— Не густо! — обиделся детина.
Тут дверь снова распахнулась и в клубах морозного воздуха обозначилась ещё одна фигура, хоть и меньше по объёмам, но страшная. От неё веяло опасностью. Не смотря на то, что на улице был мороз, лицо вошедшего было бледным и не выражало никаких эмоций.
— Здесь, что ли, свадьба? — растянул он тонкие губы.
— Возьмите деньги и уходите, пожалуйста! Сейчас муж вернуться должен! — наконец, обрела голос Люба.
— Ага. С приятелями — лесорубами! — весело подмигнул детина, открывая холодильник. Достав оттуда кусок ветчины, он забросил его в пасть, и захлопнув дверцу холодильника, сказал с набитым ртом:
— У плохой хозяйки всегда в доме жрать нечего!
— А вот мы её поучим! — проскрипел его подельник. В руках у него сверкнуло тонкое лезвие, и не успела Люба моргнуть, как оно оказалось у её шеи.
— Слышь, Мутный, тут это… щенок её на печи, малец совсем.
Восковое лицо по прежнему не выражало никаких эмоций.
— Раздевайся!
— Христом богом! — бухнулась Люба на колени.
— Слышь, Мутный. Там, кажись, пожар на улице! — глянув в окно, присвистнув, сказал детина, — сейчас народ набежит со старой деревни, уходить надо!
— Кончай мальца, а я пока его мамку проучу… ну-ну, спокуха! Больно не будет!
На печке заверещал маленький Вадик, и Люба, словно очнувшись, вскочила с колен и схватив бледнолицего за шею изо всех сил сжала. Тот, хрипя, полоснул её по бедру, но она и не заметила.
— Слышь, Мутный, уходить надо! — снова заныл детина, — мальчонку я придушил! — он слез с печи и отшатнулся назад, увидев перекошенное лицо матери.
— Аааааааа! — вырвалось из Любиной груди. Отбросив бледнолицего, она метнулась к печи и вытащив топор, пошла на детину.
— Да не трогал я его, сказал, чтоб тихо сидел, припугнул малость! Он меня ещё и за палец укусил, стревец! — отступил рыжий, испуганно глядя на обезумевшую мать.
В избу ворвались люди. Разбойники хотели было выйти, но им не дали. Бледнолицый всё ещё держался за горло и судорожно хватал воздух. Подоспевшие мужики сбили их с ног и скрутили.
Вернулся Пашка и с порога закричал:
— Мама, Вадька! Там такой пожар! Айда посмотрим! — но увидев оцепеневшую мать обнимающую брата, бросился к ним и обнял. — мам! У тебя кровь!
— Ерунда, царапина…
Всполохи пламени отражались на лицах людей. Послышался вой сирены, оранжевые блики перемешались с синими огнями, которые разбрасывал вокруг маячок пожарной машины. Дом догорал. Прижав узелок к груди, на последние, жидкие языки огня смотрела худенькая женщина без возраста. Когда последний погас, она вздохнув, пошла к станции.
Она пританцовывала, ожидая последнюю электричку, её никто не видел, потому что в это время станция была пустынна. Но вдруг она услышала скрип снега. Кто-то шёл на станцию.
— Роза, здравствуйте. Я… я так благодарна вам! — услышала она голос, — Для вас это огромное горе, но если бы не пожар, я даже не знаю, чтобы бы было, и думать не хочу! — Люба вытерла рукавицей лицо, смахнув льдинки слёз.
— Меня зовут Серафима. Можно просто Сима, — Розкин голос оказался молодым, звонким, под стать фигуре.
— Но все зовут вас Розой… — смутилась Люба, — неважно, пойдёмте ко мне, пойдёмте. Выпьем чаю, всё обсудим. Прошу вас, Серафима! Пожалуйста!
И Серафима, поняв, что электричку можно вовсе не дождаться, приняла приглашение. Идти ей было некуда.
Уложив мальчиков, Люба вернулась к гостье.
— Оставайтесь пока у нас, соседка. А там, как Бог даст.
— Не хочу я никого стеснять, Любочка. Я давно хотела пойти мир поглядеть.
— Но как же? Куда? Без денег, без одежды? Поживите у нас до весны, места всем хватит! И мне будет не так страшно!
— Да ты, Люба, и сама не промах. Народ-то у нас мирный, а эти… а этих я давно знаю. Они долго на воле не задерживаются, и теперь, похоже, сядут надолго.
— Вы… их знаете? — ахнула Люба.
— Да, с мамкой рыжего за одной партой сидела. Хорошая она была, светлая. Её муж по пьянке прибил, сам сел в тюрьму, а Саньку в детдом определили, после первая кража, потом вторая.
— А тот, другой, кто?
— А с тем он на зоне и связался. Сам себе Саня судьбу выбрал, хорошо хоть рук кровью замарать не успел, а то гляди, что водка проклятая с людьми делает! — покачала головой Серафима, — Ладно, посижу я у тебя, а завтра пойду подальше. Россия большая, где-нибудь и моё счастье!
— Но как же без денег?
— Как птичка, Любочка. Пока силы есть. Я работы не боюсь никакой, а потому нигде не пропаду. Удивительно, как это я раньше до этого не додумалась? Держалась за эти гнилушки! А мир он такой огромный! Пойду на юг, намёрзлась тут за всю жизнь! — она плотнее закуталась в предоставленную Любой шерстяную шаль.
— Дом-то хоть застрахован был? — спросила Люба.
— Нет, зачем. Я ж и подумать не могла, что так оно случится!
— Вы ведь… сами его подожгли, да? Чтобы нас спасти? — спросила Люба.
Сима только улыбнулась.
— Сима, вы только не подумайте… у меня вот… колечко обручальное, оно мне не дорого. Возьмите, продайте в скупке, хоть сколько-то за него дадут!
— Ах ты, милая моя! — в голосе Симы послышались слёзы, — доброе сердечко! Я хоть и дурная, да и пенсия у меня баран накашлял, но мне зато и мало надо, я и откладывала чуток, — она кивнула на узелок, что вынесла из своего дома, — на особый день. Вот он и настал!
Утром Люба нажарила яиц, достала из тряпицы хлеб и масло. Заварила чай. Позавтракали и пошли каждый своей дорогой: Пашка поехал в школу за знаниями, Люба с Вадиком отправились в магазин трудиться, а Серафима Розова пошла на станцию — ведь перед ней теперь открывался целый мир.
