Настя по пути к маме достала из почтового ящика накопившуюся почту. Письмо. Там было письмо. Странное, без марки, с ее именем. Она сразу прошла в папину комнату, бросила бумаги на стол. Мама сидела на кухне потерянная.
Прошло две недели с того дня, как отца не стало. Две недели, наполненные хлопотами, звонками, документами — будто реальность пыталась заглушить горе бесконечными делами. Мама держалась, как могла, но Настя видела, как она постарела за эти дни, словно разом накинула десяток лет.
Настя поцеловала ее, поставила чайник. И зашла в отцовски кабинет. Она уже не первый день разбирала отцовские вещи, и каждая мелочь отзывалась болью в сердце. Старая перьевая ручка, которой он подписывал её школьные дневники. Потёртый кожаный ежедневник с аккуратными записями. Очки в простой оправе, которые он протирал каждый вечер специальной салфеткой — такой же педантичный в мелочах, каким был во всём.
Конверт выпал из стопки бумаг, будто снова решил напомнить о себе. Обычный белый конверт без марки, с единственным словом на лицевой стороне: «Анастасии». Настя не узнала почерк — острый, незнакомый, явно женский.
Внутри оказался сложенный вдвое лист:
«Здравствуйте, Анастасия. Я должна рассказать Вам кое-что важное. Это касается Вашего отца, Андрея Петровича. Пожалуйста, встретьтесь со мной. Марина.»
Номер телефона внизу письма расплывался перед глазами. Настя перечитала записку несколько раз, пытаясь понять, почему от этих простых слов у неё вдруг похолодели пальцы.
Она позвонила на следующий день. Женский голос в трубке звучал мягко, но решительно: «Давайте встретимся в кафе ‘Акварель’ в два часа. Я буду в синем платье.»
Кафе оказалось маленьким и уютным. Женщина в синем платье сидела у окна — статная, с красиво уложенными седеющими волосами. Что-то в её осанке, в том, как она держала чашку, выдавало привычку к самоконтролю.
«Здравствуйте, Анастасия,» — она поднялась навстречу, протягивая руку. — «Я Марина. Спасибо, что пришли.»
Настя села напротив, отметив, как дрожат её собственные пальцы, когда она взяла меню.
«Я знала вашего отца тридцать два года,» — начала Марина после паузы. Её голос был ровным, словно она долго репетировала эту речь. — «У нас… у нас есть сын. Илья. Ему тридцать два.»
Настя услышала странный звук и не сразу поняла, что это звякнула её чашка о блюдце. Перед глазами поплыли разноцветные пятна, как в калейдоскопе.
«Простите, что?» — её собственный голос показался ей чужим.
«Илья — ваш брат, Анастасия. Единокровный брат. Я не хотела тревожить вашу семью раньше, но теперь… теперь он имеет право знать своих родных.»
Мир вокруг словно застыл. Настя смотрела на безупречно накрашенные губы Марины. На её аккуратный маникюр. На жемчужные серьги в ушах. Ии не могла соединить этот образ с тем, что она только что услышала.
«Мой отец…» — она запнулась, подбирая слова.
Эти слова было трудно произносить. Но она еще раз повторила, с вызовом:
«Мой отец был самым честным человеком, которого я знала. Он никогда…»
«У каждого человека есть свои тайны, Анастасия,» — мягко перебила Марина. — «Даже у самых близких.»
Настя встала так резко, что едва не опрокинула стол. «Извините. Мне нужно… мне нужно идти.»
Она выскочила из кафе, не оглядываясь. Июньское солнце било в глаза. Но она не замечала ни жары. Ни прохожих, натыкающихся на неё. В голове крутились обрывки воспоминаний. Отец проверяет домашнее задание. Отец говорит тост на её свадьбе. Отец сжимает в последний раз ее пальцы в больнице…
Возможно ей тогда показалось, но он пытался что-то сказать… Показалось…
Такси довезло её до родительского дома за двадцать минут. Мама открыла дверь, одетая в старый домашний халат — она теперь редко наряжалась.
«Настенька? Что случилось?»
Настя прошла на кухню, механически налила воды из графина. Руки всё ещё дрожали.
«Мама, ты знала?»
«О чём, доченька?»
«О женщине. Марине. И о… о ребёнке.»
Тишина на кухне стала густой, как кисель. Татьяна медленно опустилась на стул, и в этом движении было столько усталой обречённости, что Настя поняла ответ ещё до того, как мать заговорила.
«Тридцать лет назад я встретила их на улице. Случайно. Я не поверила сначала. Но… но потом вспоминая, я поняла, что он скрывал это от меня,» — голос Татьяны звучал глухо, будто из-под воды. — «Он обещал, что всё кончено. Что это была ошибка. А потом… потом я узнала про ребёнка. Но он сказал, что не оставит нас. Что ты не должна расти без отца.»
«И ты… ты просто приняла это? Молчала все эти годы?»
«А что я должна была сделать, Настенька? Разрушить твоё детство? Твою веру в отца?» — Татьяна подняла глаза, полные слёз. — «Я решила, что моё счастье — не такая уж большая цена за твоё.»
Настя почувствовала, как внутри поднимается волна ярости — не только на отца, но и на мать, на её жертвенность, на годы притворства.
«Цена? Ты говоришь о цене? А как насчёт правды, мама? Как насчёт того, что вы все лгали мне всю мою жизнь?»
«Настя…»
«Нет! Не надо меня утешать! Я не маленькая девочка, которую нужно защищать! Я… я…»
Она осеклась, заметив, как побелели мамины пальцы, стиснувшие край стола. Сколько раз эти руки гладили её по голове, когда она плакала? Сколько раз эти плечи выпрямлялись, пряча собственную боль, чтобы поддержать её?
«Прости,» — выдохнула Настя. — «Я не хотела кричать. Просто… почему он так поступил с нами?»
Татьяна покачала головой: «Знаешь, я долго задавала себе этот вопрос. А потом поняла — нет простых ответов. Твой отец не был злодеем, Настя. Он был человеком. Со своими слабостями, ошибками, страхами. Он правда любил нас. И их тоже, наверное, по-своему.»
Настя подошла к окну. И выдохнула. Зря она так на мать.
***
Папин кабинет встретил Настю знакомым запахом старых книг и кожаного кресла. Она провела здесь всё утро, разбирая документы, и случайно нашла ещё одну стопку писем, перевязанную выцветшей лентой. Почерк на конвертах был тот же — острый, летящий. Марина.
Настя долго сидела, глядя на письма. Имела ли она право их читать? Впрочем, разве правда может сделать больнее, чем уже есть?
«Андрей, я знаю, что не должна писать тебе…» — строчки прыгали перед глазами. — «Илья спрашивает о тебе каждый день. Он так похож на тебя — те же глаза, тот же взгляд исподлобья, когда думает…»
Следующее письмо, датированное десятью годами позже: «Ты думаешь, что ты сможешь жить без меня и сына? Тебя не было полгода. Сын поступил в университет. Хотел стать архитектором, как ты. Я не стала его отговаривать…»
И ещё одно, совсем свежее: «Я знаю, что ты никогда не уйдёшь из семьи. Я не прошу большего, просто не забывай — у тебя замечательный сын…»
Телефон завибрировал, заставив Настю вздрогнуть. Незнакомый номер.
«Анастасия? Это Илья. Марина… мама дала мне ваш номер. Я понимаю, это неожиданно, но… можно встретиться? Хотя бы раз?»
Его голос был удивительно похож на отцовский — те же интонации, те же паузы между словами. Настя прикрыла глаза.
«Зачем?» — спазм сжал горло.
«Я… я просто хочу, чтобы вы знали. Я не претендую на наследство или что-то такое. Просто… он часто рассказывал о вас. О том, как вы выиграли олимпиаду по литературе. Как поступили на журфак. Как вышли замуж… Я будто знал вас заочно все эти годы.»
Настя молчала, разглядывая фотографию на стене — они с отцом на её выпускном. Его гордый взгляд, её сияющая улыбка. А где-то в это же время другой ребёнок тоже ждал этого взгляда, этой улыбки…
«Хорошо,» — слова вырвались сами собой. — «Давайте встретимся.»
Они договорились увидеться в том же кафе «Акварель». Настя пришла раньше и теперь наблюдала, как молодой мужчина нерешительно переминается у входа. Высокий, немного сутулый — совсем как отец в молодости. Те же очки в простой оправе, те же движения…
«Здравствуйте,» — он присел напротив, нервно поправляя галстук. — «Спасибо, что согласились…»
«Вы тоже архитектор? Как папа?» — неожиданно спросила она.
Илья кивнул, доставая из портфеля папку. «Хотите посмотреть мои проекты? Это жилой комплекс, который мы сейчас строим…»
Его глаза загорелись, когда он начал рассказывать о работе. Настя смотрела на его руки, летающие над чертежами — точно такие же длинные пальцы были у отца, когда он рисовал ей карты воображаемых стран в детстве.
«Знаете,» — вдруг сказал Илья, прерывая рассказ о конструкциях, — «он приходил на все мои важные события. Сидел в последнем ряду на защите диплома. Стоял в толпе на моей свадьбе… Всегда незаметно, издалека. Но я знал, что он там.»
Настя почувствовала, как к горлу подкатывает ком. Сколько раз отец говорил, что занят работой? Сколько вечеров провёл «на совещаниях»?
«Знаете,» — Настя резко отодвинула чашку, — «вы рассказываете о нём как о каком-то герое. Тайно приходил, наблюдал издалека… А вы не думали, что в это время его настоящая семья ждала его дома? Что я отменила свой выпускной спектакль, потому что он обещал прийти, но ‘задержался на работе’? Что мама встречала все праздники с дежурной улыбкой, а я считала её слишком требовательной к идеальному мужу?»
Илья побледнел, его пальцы сжали папку с чертежами.
«Я не оправдываю его,» — тихо сказал он. — «И не прошу вас принять меня как брата. Просто… знаете, всё детство я смотрел на фото чужих выпускных, чужих свадеб, чужих праздников. Он хранил каждую вашу фотографию, каждую заметку из газеты о ваших успехах. И каждый раз, показывая их, говорил одно и то же: ‘Я не заслуживаю такую дочь. Но может быть, однажды она поймет меня. И вы подружитесь.'»
Настя замерла. Эта фраза… Отец говорил что-то похожее на её свадьбе, но она тогда не придала этому значения. «Ты лучше меня, дочка. Всегда была лучше.»
«Знаете,» — Илья достал из кармана потёртый конверт, — «он написал это письмо год назад. Просил передать вам, если что-то случится. Я не читал.»
Настя взяла конверт трясущимися руками. Знакомый почерк, чуть более неровный, чем обычно:
«Настенька, моя девочка.
Если ты читаешь это письмо, значит, я не нашёл смелости рассказать тебе правду при жизни. Прости меня за это — как и за многое другое.
Я знаю, ты считала меня идеальным отцом. Я старался соответствовать этому образу, но правда в том, что я просто человек. Человек, который совершил ошибку и не нашёл сил её исправить.
Я любил твою маму. Любил тебя — больше жизни. Но я также любил Илью. Каждый день я разрывался между вами. Между семьями. Стараясь не разрушить ни одну из них.
Я знаю, это звучит как оправдание. Наверное, так и есть. Но я хочу, чтобы ты знала — у тебя есть брат. Хороший, честный человек, которому я никогда не мог быть настоящим отцом.
Не вини маму за молчание. Она защищала тебя единственным способом, который знала. И не вини себя за гнев — ты имеешь на него полное право.
Я только прошу: дай шанс узнать Илью. Не как свидетельство моей слабости, а как человека, который не виноват в грехах своего отца.
Прости меня, если сможешь.
Папа.»
Настя подняла глаза. Илья смотрел в окно, теребя салфетку — совсем как отец, когда нервничал.
«Вы… вы любили его?»
«Да,» — просто ответил он. — «Несмотря ни на что.»
«Я тоже,» — выдохнула Настя. — «Несмотря ни на что.»
И в этот момент. Она поняла, что ей стало легче. От предательства и слабости отца. И от молчания матери.
Они просидели в кафе до закрытия. Илья рассказывал о своих проектах, о жене Кате, о маленькой дочке Алисе. Настя — о своей работе в журнале, о муже, о том, как отец учил её кататься на велосипеде.
Через неделю Настя позвонила матери.
«Мам, помнишь, ты говорила, что пожертвовала своим счастьем ради моего?»
«Помню, доченька.»
«А ты никогда не думала, что, может быть, мы все имели право на правду? На то, чтобы самим решать, как с ней жить?»
В трубке повисло молчание.
«Знаешь,» — наконец сказала Татьяна, — «я так долго несла это одна… Может, ты и права. Я просто страшно боялась.»
«Мам, ты не одна. Ты никогда не была одна.»
В тот вечер они долго говорили с матерью — впервые не о том, что было, а о том, что будет. Настя рассказала о встрече с Ильёй, показала отцовское письмо.
«Я не прошу тебя с ним встречаться,» — сказала она, глядя, как мать неосознанно комкает край скатерти. — «Это слишком сложно для всех нас. Но… я бы хотела узнать его лучше. Он ни в чём не виноват.»
Татьяна кивнула, пряча повлажневшие глаза: «Ты всегда была мудрее меня, доченька.»
Прошло несколько месяцев. Настя и Илья начали встречаться — сначала в кафе, потом он пригласил её к себе домой. Его жена Катя оказалась удивительно тёплым человеком, а маленькая Алиса сразу же стала звать Настю тётей и требовать сказки на ночь.
Однажды, листая семейный альбом Ильи, Настя наткнулась на фотографию, от которой перехватило дыхание: отец держит на руках новорождённую Алису. Его глаза светятся тем же счастьем, с каким он когда-то смотрел на неё саму.
«Это был единственный раз, когда он взял её на руки,» — тихо сказал Илья. — «На следующий день он попал в больницу.»
Настя вздохнула и подумала, может быть, правда, какой бы горькой она ни была, всё-таки лучше самой красивой лжи. Может быть, прощение — это не момент, а путь, и они все только в начале этого пути.
А может быть, отец, при всех своих ошибках, всё-таки оставил им главное — способность видеть в людях не только их проступки, но и их любовь, их боль, их надежду на искупление.
